Современные представления о семье в Древнерусском государстве покоятся главным образом на положениях, почерпнутых из произведений Б.Д.Грекова, который считал, что господствующей формой семьи на Руси X - XII вв. являлась малая, индивидуальная семья. 2 Наряду с малыми семьями Б.Д.Греков признавал существование и больших семей. 3 Сходный образ мыслей замечаем у новейшего исследователя Я.Н.Щапова. 4 По мнению же О.М.Рапова, у восточных славян, начиная с VI в. нашей эры, вовсе не было больших семей, но бытовали одни лишь малые семьи. 5 Так ли это?
В недатированной части Повести временных лет есть сжатое, но замечательное по выразительности описание нравов восточнославянских племен. Среди дикостей, шокировавших инока-постника, летопись упоминает брачные обычаи древлян, радимичей, вятичей и северян. Закоснелые лесовики-
1 Грамоты В.Н. и П., № 323, стр. 309 - 310. ;
2 Б.Д.Греков. Киевская Русь, стр. 87. ,;
3 Там же, стр. 80-81,85. ";
4 Я.Н.Щапов. Церковь в системе государственной власти Древней Руси. В кн.: А.П.Новосельцев (и др.). Древнерусское государство и его международное значение. М, 1965, стр. 339; Его же. Брак и семья в Древней Руси. «Вопросы истории», 1970, № 10.
5 О.М.Рапов. Была ли вервь «Русской Правды» патронимией? «Советская этнография», 1969, № 3, стр. 113 - 117.
древляне брака, оказывается, не имели, а «умыкиваху у воды девиця». 1 Женихи остальных племен были «галантнее» - похищали невест не иначе, как «съвещашеся с нею», и держали «по две и по три жены». 2
Б.Д.Греков, разбираясь в семейных делах этих племен, допускал, что они «знают во всяком случае полигамную патриархальную семью, а может быть, и парный брак». 3 Похищение женщин, по словам Ф.Энгельса, начинается со времени возникновения парного брака. Значит, и умыкание и многоженство, определенно засвидетельствованное древним памятником, - иллюстрация семейно-бытовой архаики, ибо парный брак характерен для стадии варварства. 5
Летописец, повествуя о симпатичных ему полянах, говорит: «...брачный обычай имяху: не хожаше зять по невесту, но приводяху вечер, а заутра приношаху по ней что вдадуче». 6 В.О.Ключевский, опираясь на Ипатьевский вариант «Повести», содержащий чтение «что на ней вдадуче», не без оснований переводит «на ней» в смысле «за нее». 7 Ежели придерживаться Ипатьевского списка, нужно признать, что в нем со-
1 ПВЛ,ч. 1, стр. 15.
3 Б.Д.Греков. Киевская Русь, стр. 79.
4 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, стр. 52.
5 Там же, стр. 77. М.М.Ковалевский счел возможным даже толковать эти факты как пережиток матриархата и указание на существование полигамии у древних славян (М.М.Ковалевский. Очерк происхождения и развития семьи и собственности. М., 1939, стр. 44, 97). Правда, нам могут сказать, что фраза «съвешашеся с нею» говорит скорее об обряде, чем о действительном похищении. Но, во-первых, летописец, когда пишет о древлянах, то о предварительном согласии «девицы» не сообщает, а во-вторых, сговор с невестой насчет похищения, возможно, был результатом несогласия ее родичей на брак. - Н.А.Кисляков. Очерки по истории семьи и брака у народов Средней Азии и Казахстана. Л., 1969, стр. 97.
6 ПВЛ,ч.1,стр. 14-15.
7 В.О.Ключевский. Соч., т. 1. М., 1956, стр. 122.
держится древнейшее свидетельство о вене - выкупе, уплачиваемом за невесту. Но покупка женщин - столь же старый институт, как и похищение, сопровождающий парную семью, появившуюся «на рубеже между дикостью и варварством, большей частью уже на высшей ступени дикости, кое-где лишь на низшей ступени варварства». Наши рассуждения призваны, разумеется, не для того, чтобы опустить полян до уровня дремучих дикарей, как это тенденциозно сделал в отношении древлян, радимичей, вятичей и прочих летописец. Хотелось бы только сказать: «кроткие» поляне в семейной организации не намного превзошли другие племена, и «книжный списатель» зря расхваливал несуществующие их добродетели, выдавая желаемое за действительное. Б.Д.Греков поспешил, когда, доверившись летописной филиппике, заключал: «Здесь победа моногамной формы семьи обнаружилась несколько раньше, чем у других славянских племен, и летопись этот факт отмечает с полной отчетливостью. Это произошло, несомненно, задолго до времени, когда жил и писал автор «Повести». Вот факты: «Бе же Володимер побежден похотью женьскою, - оповещает "Повесть временных лет", - и быша ему водимыя: Рогнедь, юже посади на Лыбеди, иде же ныне стоить сельце Предъславино, от нея же роди 4 сыны: Изеслава, Мьстислава,
Ярослава, Всеволода, а 2 дщери; от грекине - Святополка; от чехине - Вышеслава; а от другое - Святослава и Мьстислава; а от болгарыни - Бориса и Глеба». 1 К «водимым» добавим 800 наложниц, содержащихся в Вышгороде, Белгороде и Берестовом. 2 М.М.Ковалевский называет все это полигамией. 3 Владимир Святой не одиночка, он только в силу личных способностей ярче выразил дух эпохи.
Церковный устав Ярослава предписывает: «Аще мужь оженится иною женою, а с старою не роспустився, мужь митрополиту в вине, а молодую пояти в дом церковный; а с старою ему жити». 4 В ст. 15 Устава сказано: «Аще кто иметь две жене водить, митрополиту 20 гривен, а котораа подлегла, тую понята в дом церковный, а первую жену държати и водити по закону; а иметь ю лихо водити и дръжати, казнию казнити его». Случалась противоположная расстановка героев: «Аще два брата будуть с единою женою, митрополиту 30 гривен, а жена поняти в дом церковный». 6 Нередко «девок» умыкают, не задумываясь, боярская ли это дочь или меньших бояр, или просто добрых людей. 7 Особенно колоритна в этом отношении ст. 6: «Иже девку кто умолвить к себе (вспомним: «с нею же кто съвещашеся») и дасть ю в толоку, а на умычнице митрополиту гривна серебра, а на толочянех по 60, а князь казнить». Это «компанейское предприятие» Б.А.Романов осто-
1 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, стр. 57. См.также: Л.Морган. Древнее общество, стр. 271 - 272; М.М.Ковалевский. Очерк происхождения и развития семьи и собственности. М., 1939, стр. 49, 94. Подчеркнем еще раз, что «брак покупкой - классическая форма брака периода господства патриархальных семейных общин; эта форма брака продолжает в какой-то мере сохраняться и позднее, при разложении патриархальной общины и становлении малой семьи» (Н.А.Кисляков. Очерки..., стр. 66). К какому периоду следует отнести брак покупкой, отраженный летописью? Очевидно, к первому, ко времени господства патриархальных семейных общин, ибо летописец показывает нам эту форму брака как наиболее типичную, даже всеобъемлющую.
2 Б.Д.Греков. Киевская Русь, стр. 80. j
1 ПВЛ, ч.1,стр. 56-57.
2 Там же, стр. 57. Если вслед за М.Н.Покровским в наложницах Владимира видеть живой товар, предназначенный для продажи на невольничьих рынках (Избр.произв., кн. 1. М., 1966, стр. 137 - 138), то и одних «водимых» достаточно, чтобы ясно представлять суть дела.
3 М.М.Ковалевский. Очерк развития..., стр. 97. 4 ПРП, вып. 1, стр. 267.
5 Там же, стр. 268.
7 Там же, стр. 265 - 266.
8 Там же, стр. 267.
рожно именует пережитком группового брака. 1 Действительно, в глубокой древности «при похищении женщин проявляются уже... признаки перехода к единобрачию, по крайней мере в форме парного брака: когда молодой человек с помощью своих друзей похитил или увел девушку, они все по очереди вступают с ней в половую связь, но после этого она считается женой того молодого человека, который был зачинщиком похищения». 2 Может быть, ст. 6 Устава отобразила пережиток парного брака в наиболее раннем его виде.
Парная семья, а по выражению Л.Моргана, синдиасмиче-ская, отличалась тем, что не была устойчивой, «муж мог по своему желанию отослать свою жену и взять другую, не причиняя первой обиды, а жена пользовалась таким же правом покинуть своего мужа и взять другого, при условии, чтобы это не нарушало порядков ее племени и ее рода». 3 В Церковном Уставе Ярослава древнерусская семья пригнана слабо, она то и дело разваливается: то муж уходит (ст. 16), то жена (ст. 9). Поводы разные, не исключая «лихой недуг, слепоту и долгую болезнь» супругов (ст. 10). Но в Уставе чувствуется и другая тенденция. Мысль законодателя здесь «работает над возможными поводами к разводу, какие мог бы предъявить муж. Как сторона, ищущая этих поводов, мыслится преимущественно он». 4 Согласно М.М.Ковалевскому, «в патриархальную эпоху правом на развод пользовался только муж...». Нас не должно это приводить в недоумение, так как патриархальная семья исходит непосредственно из синдиасмической, возникшей на пограничной линии между диким состоянием и варварством, но сохранявшейся «на средней ступени и большей части позднейшей ступени варварства, когда была вытеснена низшей
формой моногамной семьи». Поэтому семейные отношения могут комбинироваться из самых различных сочетаний, особенно в переходный период. В Древней Руси, мы убедились, они были настолько перегружены пережиточными чертами, что говорить о господстве индивидуальной семьи в это время можно лишь в плену самогипноза. Продолжим, впрочем, наши наблюдения. Митрополит Иоанн мечет громы против тех, кто «без стыда и срама 2 жене имеют». 2 Он знаком и с троеженцами. 3 Ведает о подобных также митрополит Георгий. 4 А Церковный Устав Всеволода знает и более любвеобильных: «А се изъисках: у третиеи жене и у четвертой детем прелюбоедеинаа часть в животе». «Умычка» тоже известна Уставу. 6 Следовательно, мы вправе усомниться в моральных преимуществах полян над другими восточнославянскими племенами и отнести их к области летописной фантазии, совершенно несогласующейся с прозаической действительностью, к разряду романтических грез, застилавших истину обыденной жизни. И если еще в XII в. часто случалось многоженство, то какая патриархальщина царила в семейном быту славян перед образованием Древнерусского государства?! Такая же древность бытовала, надо думать, и в имущественных отношениях, и мы вправе предположить о существовании больших семейных коммун, обладающих правом коллективной собственности.
Посмотрим, насколько наши наблюдения согласуются с археологическими материалами. Возьмем городище Новотроицкое как вполне типичное для восточнославянских поселений VIII - IX вв. и как полнее всего исследованное. Заслуга изучения городища принадлежит И.И.Ляпушкину. Поселение «на-
1 Б.А.Романов. Люди и нравы Древней Руси. Л., 1966, стр. 191.
2 К.Маркс и Ф.Энгельс. Соч., т. 21, стр. 50.
3 Л.Морган. Древнее общество, стр. 440.
4 Б.А.Романов. Люди и нравы..., стр. 199.
5 М.М.Ковалевский. Очерк развития..., стр. 130.
1 Л.Морган. Древнее общество, стр. 273.
2 РИБ, т. VI. СПб., 1908, стр. 4.
3 Там же, стр. 9.
4 Б.А.Романов. Люди и нравы..., стр. 193.
5 ПРП, вып. II, стр. 165.
6 Там же, стр. 163.
ходится на юго-восточной окраине с.Новотроицкого Сумской области Лебединского района, на одном из мысов правого высокого коренного берега р.Пела». 1 Общая площадь городища 3500 кв.м. 2 Обнаруженные жилища полуземляночного типа, «средние размеры их 3 - 3,5 на 4 - 4,5 м при глубине около 1м». В каждом из них помещалась печь, «вырезанная в глиняном, кубовидной формы останце одновременно с сооружением нижней части жилища. Только в жилищах на юго-восточном склоне мыса печи вылеплены из глины». 4 Наряду с остатками жилищ обследование выявило «большое число остатков построек хозяйственного назначения. Всего их оказалось около сотни». 5 Возник поселок на рубеже VIII - IX вв., а прекратил существование в конце IX - начале X в. 6 В хозяйственных занятиях населения преобладало земледелие. 7 Это было полевое пашенное земледелие, причем для обработки земли применялось как рало, так и более сложное орудие, снабженное плужным ножом (череслом). 8 Кроме земледелия, «значительное место в хозяйственной деятельности поселка занимало скотоводство». 9 «Наряду с земледелием и скотоводством население занималось и некоторыми сельскохозяйственными промыслами, такими, как охота и рыболовство». 10 Ремесленное производство также являлось составной отраслью экономики жителей городища. И.И.Ляпушкин определяет исследуемый поселок «как территориальную общину, а ее
1 И.И.Ляпушкин. Городище Новотроицкое. М.-Л., 1958, стр. 9.
3 Там же, стр. 51.
4 Там же, стр. 52.
5 Там же, стр. 138.
6 Там же, стр. 188.
7 Там же, стр. 211.
8 Там же, стр. 213.
9 Там же, стр. 214.
10 Там же, стр. 215.
11 Там же, стр. 222.
членов как мелких земледельцев-общинников (смердов древнерусской летописи)». Он так поясняет свое предположение: «Как известно, наиболее характерной отличительной чертой территориальной общины от родовой является объединение не связанных родством малых семей, живущих в отдельных домах и ведущих свое отдельное хозяйство (как пережиточное явление в составе территориальных общин встречаются большие патриархальные семьи). Именно остатки таких хозяйственных ячеек, состоящих из отдельных небольших жилых построек и прилегающих к ним таких же хозяйственных сооружений (погребов, кладовок и т.п.), сопровождаемых хозяйственным и бытовым инвентарем... и были выявлены при раскопках городища. Среди полсотни жилищно-хозяйственных комплексов нет ни одного, который можно было бы связать с жизнью общества, ведущего свое хозяйство на коллективных началах (размеры жилищ 15 - 20 кв. м., а постройки хозяйственного назначения, погреба и кладовые - совсем миниатюрные). Эти жилищно-хозяйственные комплексы могли принадлежать лишь малым семьям, что, однако, ни в какой мере не исключает, а чаще всего предполагает, как это имело место вплоть до XX в., наличие между некоторыми из этих семей близкого кровного родства. Наличие таких общественных отношений у славянских племен Левобережья в IX в. находит подтверждение и в письменных источниках. Под 859 г. в «Повести временных лет» записано: «Имаху дань Варязи из замо-рья, на Чюди и на Словенах, на Мери и на всех Кривичех, а Козари имаху на Полянех, и на Северах и на Вятичех, имаху по белей веверице от дыма». «Дымом», или «двором», может обозначаться несомненно лишь хозяйство индивидуальное, мелкого собственника, а не коллективное. Счет по «дворам», или «дымам» в сельских общинах дожил до революции. Мы
1 Там же, стр. 224.
2 Там же, стр. 224.
намеренно привели такую пространную выдержку из книги И.И.Ляпушкина, чтобы полнее (причем словами самого автора) продемонстрировать его основные доводы. Итак, когда И.И.Ляпушкин доказывал, что восточные славяне накануне образования Древнерусского государства группировались в малые семьи (4 - 5 чел.), он приводил два главных аргумента: небольшой размер жилых полуземлянок (10 - 20 кв.м.), поставленных отдельно друг от друга, и малая, «миниатюрная» величина хозяйственных построек, примыкавших к жилищам. Но такое осмысление археологических памятников нам представляется формальным, потому как незначительные размеры жилых строений никоим образом не значат, что в них должны размещаться только самостоятельные малые семьи. В самом деле, чем объяснить, к примеру, встречающиеся у триполыдев жилища-полуземлянки, сходные по площади с восточнославянскими. На раннетрипольских поселениях попадаются полуземлянки размером 3,5 х 2,2 м, 6 х 3,8 м, 3,4 х 4 м и т.п. По мнению Т.С.Пассек, полуземляночный тип жилища преобладал у ранних трипольцев, являясь пережиточной формой жилья еще со времен неолита. 3 Во многих полуземлянках обнаружен богатый набор бытовых предметов и орудий труда. Для формального взгляда всех этих признаков предостаточно, чтобы пуститься в рассуждения о малой семье с ее важнейшими индивидуальными чертами. Берем другой пример, касающий-
1 Там же. См. еще: И.И.Ляпушкин. О жилищах восточных славян Днепровского Левобережья VIII - X вв. «КСИИМК», вып. 68, 1957, стр. 13; Его же. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства. Л., 1966, стр. 166.
2 Т.С.Пассек. Раннеземледельческие (трипольские) племена Поднест-ровья. МИА, вып. 84. М., 1961, стр. 43 - 44 (У ранних трипольцев имелись одновременно и большие жилые сооружения как полуземляночные, так и наземные. Но это отнюдь не снимает вопроса о малых полуземлянках).
3 Там же, стр. 39. Ее же. Периодизация трипольских поселений. МИА, вып. 10. М.-Л., 1949, стр. 41.
ся зарубинецкой культуры. Поздние зарубинцы (I - II вв. н.э.) обитали в жилищах-полуземлянках, размеры которых колебались от 10 до 20 кв.м. 1 Тем не менее социальные отношения у них развивались еще в рамках первобытнообщинного строя. 2
Не предопределяет однозначного решения и то обстоятельство, что восточнославянские жилища стояли врозь, не соединяясь никакими переходами, и сопровождались хозяйственными сооружениями. Вот поселение Джейтун в южном Туркменистане. «Этот полностью вскрытый неолитический поселок, - пишет В.М.Массой, - состоял из 30 небольших однокомнатных домов, принадлежащих, судя по величине, парным семьям. Около каждого дома располагались небольшой дворик и хозяйственные строения». 3 А вот - русское печище, тесное семейное единение ближайших родственников: дядей, племянников, двоюродных братьев. «Они могут жить в одной "избе"... могут и расселяться по разным избам, подстроенным одна к другой», но все же они - нераздельное печище. 4
1 В.И.Бидзиля и С.П.Пачкова. Зарубинецкое поселение у с.Лютеж. МИА, вып. 160. Л., 1969, стр. 53; Ф.М.Заверняев. Почепское селище. Там же, стр. 92.
2 Очерки истории СССР. Первобытнообщинный строй и древнейшие государства на территории СССР. М., 1956, стр. 526 - 527. Напомним попутно, что некоторые археологи связывают зарубинецкие племена с древними славянами. См., напр.: П.Н.Третьяков. Финно-угры, балты и славяне на Днепре и Волге. М.-Л., 1966, стр. 230; Его же. Некоторые итоги изучения восточнославянских древностей. КСИА, вып. 118. М., 1969, стр. 30; Его же. Основные итоги и задачи изучения зарубинецких древностей. МИА, вып. 160. Л., 1969, стр. 14 - 15; История СССР с древнейших времен До Великой Октябрьской социалистической революции. Т. I. M., 1966, стр. 304 - 305.
3 В.М.Массон. Экономические предпосылки сложения раннеклассового общества. «Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. Сб.статей». М., 1970, стр. 54; Его же. Поселение Джейтун. Л., 1971, стр. 11-26.
4 А.Я.Ефименко. Южная Русь, т. I. СПб., 1905, стр. 372.
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ
Федеральное государственное бюджетное
образовательное учреждение высшего
профессионального образования
ВЯТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ
УНИВЕРСИТЕТ
Гуманитарный факультет
Кафедра Всеобщей истории
КУРСОВАЯ РАБОТА
Семья и брак в Древней Руси
Выполнила:
Студентка группы Ис-11
Суркова Яна Николаевна
Научный руководитель:
????????
Казаковцев Сергей Владимирович
Киров 2012
План.
-
Морально-нравственные представления о браке и семье в Древней Руси.
2) Изменение брачно-семейных отношений после принятия христианства.
II. Правовые аспекты взаимоотношений в семье.
-
Правовое положение женщины как субъекта правоотношений.
Правовое положение детей, институт опеки и попечительства.
Заключение и расторжение браков, как процессы, узаконенные в древнерусском обществе.
Введение.
Институт брака и семьи
– древнейший из ныне существующих,
сопровождает человека в его социальном
и духовном развитии на протяжении всей
истории его существования и всех форм
его бытования. Формы заключения брака,
сущность и структура семьи, специфика
семейных отношений разных народов различных
исторических этапов, несомненно, различна,
но цели такого объединения, как семья,
функции и значение ее, безусловно, сходны.
Поэтому нужно и важно знать не только
общие сведения, - обществоведческие, правовые
и социологические термины в семейной
сфере, но и историю развития семьи и особенности
брачно-семейных отношений своего народа.
Ведь исторический опыт – опыт не только
политический, экономический или правовой,
но и опыт личностный, так как каждый из
нас извлекает уроки из прошлого, полезность
и значимость которых определяется конкретными
социальными условиями, нашими психологическими
установками, представлениями и убеждениями,
которые реализуются в нашей повседневной
деятельности, быту. А нынешние социальные
условия и стереотипы таковы, что расшатываются
даже такие устойчивые и «живучие» социальные
структуры, как семья и институт брака.
Конечно, нельзя соотносить древнерусское
наложничество и современную моногамную
неустойчивость семей, ведь социальные
реалии здесь соотнесены быть не могут.
Но, согласитесь, зачастую под разной формой
того или иного явления кроется одинаковое
содержание: предпосылки, причины, цели.
Вот поэтому именно сейчас так необходимо
разобраться в этом «содержании», увидеть
то общее и вынести нужные уроки из опыта
наших предков.
Итак, объектом нашего исследования
является семья и брак в Древней
Руси. Предметом – морально-нравственные
и правовые аспекты брачно-семейных отношений
Древней Руси до XIII века.
Соответственно, целью нашего
исследования является изучение морально-нравственных
и правовых аспектов семьи и брака в Древней
Руси периода до XIII века и выявление соотношений
по указанным аспектам между языческим
и христианским браком. Задачи же таковы:
- исследовать морально- нравственные
представления о семье и браке,
специфику обрядов в языческий период
и период после принятия христианства;
- на основе изученного
выявить различия и определить
причину и следствие эволюции
нравственных представлений
о браке и семье;
- путем изучения источников
и мнений наиболее известных авторитетов
в сфере правовых отношений определить
правовую специфику регулирования брачно-семейных
отношений в области правового положения
женщин и детей, а также в сфере бракоразводного
права;
- определить роль русской
православной церкви в изменении
нравственных представлений о
браке и регулировании морали,
в воздействии на местное и княжеское
законодательство в области семейных
правоотношений.
Чтобы выполнить вышепоставленные
задачи, мы обратимся к некоторым (и почти
единственным) компетентным источникам
того времени: в сфере правовых отношений
– к Русской Правде, уставу князя Владимира
Святославича, уставу князя Ярослава,
а также к трудам известного специалиста
в области права М. Ф. Владимирскому-Буданову,
Н. С. Нижник, К. Н. Неволину и др. Для рассмотрения
семьи с позиции морально-нравственных
ориентиров обратимся к автору фундаментальных
исследования в области обрядовой специфики
брака, социального и психологического
положения женщин – Н. Л. Пушкарской, а
также Н. С. Нижник, Б. Д. Грекову и др.
Глава I
-
1. Особенности семьи и брака в языческий период.
Определение слова «семья» касательно древнеславянского языческого общества также неоднозначно: Б. Д. Греков о «семье» говорит: «Что касается термина «семья», то в наших источниках мы найдем буквальное подтверждение того, что это не что иное как familia. Семья в понимании древних славян прежде всего означает – челядь, домочадцы, рабы…».
В понимании Н. С. Нижник семья – это некий коллектив, объединенный различными узами. Это круг лиц, который объединяет и эмоциональное, и правовое начало. Сам термин «семья» на древнерусском языке означал «товарищество, основанное на договоре». Он отмечал также, что в современном понимание семьей можно назвать как только лишь супругов, не имеющих детей, так и одного из супругов с детьми. В понимании же семьи древними славянами для ее существования необходимым был факт наличия детей, ибо союз бездетных супругов не выполнял функций семьи.
М. Ф. Владимирский – Буданов, размышляя о брачном союзе древних славян, говорит, что древние славяне никогда не находились в состоянии коммунального брака, что, впрочем, не исключает довольно беспорядочных половых связей. Он указывает, что, по данным летописи, древние славяне браков не любили, но сходились на игрища, где «происходило физическое сближение полов», после чего некоторых женщин мужчины брали в жены, а тех, которых не взяли, выставляли на поругание и осмеяние. Сам факт осмеяния брошенных женщин при коммунальном браке, конечно, невозможен, что свидетельствует, по мнению Владимирского-Буданова, о парном браке.
Древнейшее упоминание о восточнославянском роде мы имеем и в «Повести временных лет»…О матриархате применительно к народам нашей страны летописец ничего не говорит, несмотря на то, что ему известны вообще различные формы семьи и брака. Между тем, в его изображении наиболее отсталые славянские племена (древляне, радимичи, вятичи и северяне), знают, во всяком случае, полигамную патриархальную семью, а может быть, и парный брак: «Браци не бываху в них,- пишет он,- но игрища межу селы; схожахуся на игрища, на плясанье и на вся бесовьская игрища, и ту умыкаху в жены собе, с нею же кто свещашеся; имаху же по 2 и по 3 жены.» Умычка была в глазах древнего бытописателя низшей формой брака, даже его отрицанием: «браци не бываху в них», а только умычки.
Идеал летописца – моногамная семья. Греков утверждает, что «oн стоит за нее….потому, что моногамная семья благодаря победе частной собственности над первоначальной, первобытной общинной собственностью, сделала уже большие успехи». Это произошло, во всяком случае, у полян, уже вышедших, по его изображению, из дикого состояния, в каком оставались другие племена. Таким образом, судя по данным летописи, мы видим, что уровень развития семейных отношений различных племен неодинаков: «отсталые» варвары, такие как вятичи и радимичи, еще находятся на стадии многоженства, в то время как честолюбивые и высокоразвитые поляне перешли к более этичной и высоконравственной моногамной семье.
Теперь, определив понятие семьи в представлениях древнего славянина, мы можем подойти к различным формам заключения брака в древнеславянском языческом обществе. Во-первых, это похищение невесты женихом, о коем в один голос утверждают и М. Ф. Владимирский - Буданов, и Н. С. Нижник, которое признано первой формой индивидуального брака. Оно могло быть реальным, то есть фактическим, и «мнимым». Последнее совершалось при предварительном согласии родителей и невесты. Летопись сообщает, что славяне имели обычай похищать себе на игрищах тех невест, с которыми они сговорились. «…И ту умыкаху жены собе, с нею же кто съвещашеся», – рассказывала об «умыкании у вод» невест «Повесть временных лет». Обряд похищения невесты «у воды» совершался на праздниках в честь Лады – богини любви, счастливого замужества и семейного очага, которые начинались ранней весной, «на Красную горку», и продолжались до середины лета – дня Ивана Купалы.
Другим способом заключения брака в языческую эпоху являлась покупка невесты у ее родственников. Продажа невесты, по утверждению М. Ф. Владимирского – Буданова, могла быть совершена отцом, матерью, а также главой рода или родового союза. Видимо, плата за невесту – «вено» (в более поздние времена- «калым» - продажная цена) была связана с похищением и являлась следствием примирения жениха-похитителя с родом невесты, своего рода компенсацией за «умычку», в результате которого жених за невесту отдавал выкуп. Причем, чем выше цена, тем больше чести для невесты, а значит, и для всего ее рода. Поэтому выдать невесту замуж «подороже» старались не только бедняки, но и весьма зажиточные и богатые поселяне. А значит, недаром арабский историк Казвини так говорит о руссах: «Тот, у кого родились две или три дочери – обогащается, тогда как имеющий двух-трех сыновей делается бедняком».
Процесс покупки невесты уже в древние времена был достаточно сложным. Одним из важных его элементов был предварительный договор или запродажная сделка. В процедуре договора М. Ф. Владимирский – Буданов выделяет два этапа: первый - сватовство, то есть осмотр предмета сделки (невесты) через посторонних. И второй - рукобитье – заключение сделки сторонами: родителями жениха или самим женихом и родителями невесты. Форма совершения сделки обычно словесная и символическая («рукобитье», «заручение», то есть связывание рук). К ним впоследствии присоединились и некоторые религиозные формы: богомолье, литки, или пропоины, то есть языческая жертва через возлияние.
В плате за невесту он различает действительную плату – «вывод», или «кладки», получаемую отцом невесты, и обрядовую – выкуп, получаемый братом невесты или ее подругами. О выкупе свидетельствуют строки из свадебной песни невесты:
О, сударь ты мой, ясен сокол, милый брат,
Уж не кидайся ты на злато-серебро,
Уж не продаваи-ка ты меня в цузи людзи.
Процедура заключения брака при покупке состояла только в передаче невесты жениху. Передавалась не невеста как вещь, а символы власти над ней. У славян это была плеть. (У германцев таким символом был меч. Но они передавали мужу право жизни и смерти жены, а русские – лишь право наказаний).
И, наконец, у полян появилось третья, самая распространенная впоследствии форма заключения брака – приведение невесты ее родственниками в дом к жениху. «Поляне… брачные обычаи имяху: не хожаше зять по невесту, но приводяху вечер, а завтра приношаху по ней, что вдадуче», – сообщала летопись.. Отсюда мы видим сущность этой формы брака: жених не идет в дом невесты за нею, наоборот, ее приводят к нему в дом, что отличает это форму от похищения, и он не платит за невесту, наоборот, за нее приносят приданое – это отличает приведение от покупки. Брак заключался в результате соглашения между родственниками невесты и женихом или его родственниками. М. Ф. Владимирский – Буданов отмечает важное место языческих обрядов при приведнии: это и каравай, который брачующиеся должны были отведать, и их посажение на коже жертвенных животных, употребление символов огня и воды. Также интересна особая церемония, сопровождающая заключение брака: невесту приводили вечером в дом к жениху, и она разувала его в знак покорности: «В один сапог жених клал плетку, а в другой – драгоценный камень или монету. Если девушке удавалось снять сначала тот сапог, в котором находилась монета, то невесту считали счастливой. Если в сапоге оказывалась плетка, счастья ей не обещали и говорили, что всю жизнь ей придется угождать мужу. При этом жених в знак своей власти над женщиной ударял свою будущую спутницу жизни плетью по спине…»
Таким образом в языческую эпоху брак, будучи скрепляемым религиозными обрядами и символами, возвысился до религиозного значения. Брак теперь обязателен не только для жены, но и в равной степени для мужа.
Личные отношения между супругами во многом зависели от формы заключения брака. При похищении невесты она становилась собственностью своего мужа. Поэтому в отношении женщины у мужа возникали права скорее вещного, чем личного характера. В качестве подтверждения этого предположения исследователь русского права, профессор К.А. Неволин, рассматривал древнейший обычай сжигать жену, как и остальное имущество ее мужа.
При покупке невесты, особенно при заключении брака с приданым, по соглашению между женихом и родственниками невесты возникали такие отношения, которые несколько ограничивали власть мужа. К тому же и сама жена при такой форме заключения брака приобретала некоторые личные права.
При приводе же невесты последующие отношения между мужем и женой мы отметили.
Власть мужа во всех случаях была велика. Но при этом на Руси, по-видимому, муж никогда по закону не имел права жизни и смерти в отношении своей жены. Хотя ее свободой распоряжаться мог. Свидетельством этому могут быть записи в летописи Нестора, относящиеся к 1022 году, о том, что Тмутараканский князь Мстислав и Касожский князь Редедя, вступая в единоборство, условились, что тому, кто победит другого, достанутся не только имение, казна, но также жена и дети побежденного.
Отношения между родителями и детьми в славянских семьях языческого периода строились на признании власти родителей над детьми. Это становится очевидным из всех примеров внутрисемейных отношений, дошедших до нас в летописных упоминаниях Нестора. Но сообщения о взаимоотношениях родителей и детей свидетельствуют о том, что родительская власть была «чужда строгой суровости: при заключении браков собственная воля и желание детей не оставались без внимания»; при решении различных жизненно важных вопросов детям предоставлялось право выбора (Святослав, например, позволил своим сыновьям самостоятельно решить: идти на княжение в Новгород или отказаться от него).
Расторжения брака древнерусское право этого периода не знало. В языческую эпоху господствовало представление о том, что брак с одной женой заключается «на веки» и простирается за пределы гроба. Владимирский-Буданов, как и Неволин, предполагал, что именно об этом свидетельствуют некоторые особенности сожжения вдовы у руссов при смерти мужа: «Когда умирает мужчина, то сжигается с ним жена его живою; умирает женщина, то муж не сжигается». По свидетельству очевидцев, если умерший при жизни был холост, то его женили после смерти. Проблем с выбором невесты, видимо, не было. В таких случаях женщины сами стремились быть сожженными вместе с новым мужем, так как это позволяло «войти в рай».
Вообще, языческое брачное право неодинаково решало вопрос о повторном браке для вдовца и вдовицы: для вдовца он мог повторятся неограниченное количество раз, для вдовицы же не всегда. В условиях многоженства у некоторых племен существовало понятие «главная жена», - именно она после смерти мужа сжигалась с телом супруга.
Итак, подводя итог, стоит выделить три последовательно сменявшие формы заключения брака, естественно, не исключая их параллельного существовании. Первая форма- это похищение, или умычка, которое могло быть действительным или мнимым (когда о похищении заранее договаривались жених с родителями невесты либо родители жениха и невесты), умычка предусматривала тотальную зависимость невесты, а впоследствии и жены от воли мужа. Вторая- это покупка, когда жених, дабы не обидеть род невесты, компенсировал умычку денежным или иным вознаграждением – «вено», в более поздние времена - «калым» (несомненно, это понятие связано с монголо-татарским влиянием). Покупка предусматривала некоторое ограничение власти мужа, а также наделение жены некоторыми личным правами. И,наконец, третья- это приведение – привод невесты в дом жениха, еще и с приданым. Поэтому в этом случае семья, имеющая много дочерей, вряд ли обогатится выдачей их замуж. Но, с другой стороны, такая форма брака предусматривала обязательность и прочность не только со стороны жены – но и мужа. Жена в этом случае уже не наложница – она полноправный член семьи.
-
2. Семья и брак после принятия христианства.
Итак, крещение Руси в 988 г. повлекло за собой изменения в области семейно-брачных отношений. Архаичные формы брака, такие как умыкание у воды, «брак – приведение», «покупка жен» должны были уступить место «цивилизованной» его форме – браку венчальному. Однако церковному венчанию не сразу удалось вытеснить архаичные обрядовые языческие действия, так глубоко укоренившиеся в привычках и сознании населения, поэтому венчание, введенное в обиход в XI веке, практиковалось только среди высших слоев общества: «…не было на простых людях благословенного венчания, но бояре только и князья венчались». Браки же простолюдинов совершались при помощи языческих обрядовых форм: «…простым же людем яко именем и плесканием». Однако церковь активно боролась с языческими пережитками, усиленно пытаясь закрепить каноническую форму брака.
Вообще, все нормы закрепления, расторжения брака, реализации брачно-семейных отношений начала контролировать церковь, вплоть до морально-нравственных и бытовых аспектов семейной жизни: регуляции интимной жизни супругов, межличностных отношений всех членов семьи и способов и методов воспитания детей.
Правовые условия заключения брака будут рассмотрены позднее, сейчас же обратимся к обрядовой специфике и морально-нравственным аспектам заключения брака и различных отношений в семье.
Брак, согласно Кормчей книге, предварялся обручением – сговором, когда родители жениха и невесты договаривались о приданом и назначали день свадьбы.
Далее следовали смотрины – оценка невесты родственниками жениха. Сам жених не мог увидеть невесту до свадьбы, в таком случае довольствуясь лишь рассказами о ней и красноречивыми описаниями. Женщины- смотрительницы (родственницы жениха) тщательно осматривали девушку, говорили с ней. Иногда разрешали осматривать ее и нагой, дабы обнаружить возможные физические изъяны. Бывали случаи, когда на смотринах показывали одну девушку, а на обручение приводили другую. Даже если жениху и удавалось увидеть невесту заранее, он и тогда не мог гарантированно уберечься от обмана. Н. М. Костомаров рассказывал интересную историю: за выдачу косой на один глаз девушки ее отец пообещал хорошую награду. Естественно, быстро нашелся сват, который всячески расхвалил девушку и пообещал жениху даже возможность увидеть ее. В назначенный час девушка шла по улице здоровым глазом обращенная к тому окну, из которого подглядывал за ней горе-жених. Не заметив обмана, он согласился жениться, о чем, впоследствии, горько пожалел, но изменить, естественно, ничего уже не мог.
Если же невеста на смотринах не приглянулась, жених должен был либо жениться, либо выплатить «бесчестье», если успел жениться на другой.
С удачных смотрин начиналась подготовка к свадьбе. Но предварительному брачному сговору предшествовала помолвка. По русскому обычаю ей сопутствовала трапеза у родителей невесты: ели пироги, кашу, сыр. Разрезание сыра символизировало закрепление помолвки, после которой жених уже не мог отказаться от невесты, что в противном случае рассматривалось как оскорбление девушки. За это жених должен был возместить расходы на угощение и заплатить штраф в пользу церкви
Обручение оформляется специальной рядной записью. Она содержит информацию о том, кто и когда выходит замуж, какое приданое дают родители невесты, когда назначается свадьба и т. д. Круг вопросов рядной не ограничен. После этого обряда девушку называли «обрученной» - в результате сговора били рука об руку и «суженой» - о ней судили сваты. В случае нарушения обещания вступить в брак жених платит неустойку – заряд, который зависел от материальных возможностей семьи (от 1000 до 10 000 руб.). После XII века неустойку платили и родители сорвавшей свадьбы невесты. Таким образом, обручение было закрепленным общественной моралью обязательством жениха жениться на девушке. А нарушение верности жениху уже рассматривается как прелюбодеяние: «Жену, иному обрученную, берящий в брачное сожитие, при жизни еще обрученника, да подлежит вине прелюбодеяния». На практике обручение было не всегда удобно, потому как зачастую обручение совершалось еще в малолетстве, что исключало свободную волю брачующихся, к тому же размер заряда часто был непосильным для семьи жениха.
Приходский священник, получив уведомление о намерении вступить в брак, проводил обыск, выясняя у родственников и знакомых возможные препятствия к браку. Затем, не позднее чем за три недели до венчания, в приходе жениха и в приходе невесты оглашался список лиц, вступающих в брак.
Единственной формой совершения брака церковь признавала церковное венчание. Исключение – повторные браки. В день свадьбы до венчания невеста находилась в хоромах отдельно от жениха, что породило само название «невеста» - что значит неизвестная. Затем жениху и невесте чесали голову гребнями, это предшествовало надеванию на невесту кики и повойника с фатой – отличительных головных уборов замужней женщины.
Интересен и обычай «баенной воды», связанный с желанием сохранить любовь мужа: невеста поила мужа той водой, которой незадолго до этого она мылась в бане (также женщины, желающие расположить к себе мужа, обливались молоком, которое давали потом пить мужу; естественно, церковь боролась с таким «привораживанием»).
Перед поездкой к венцу невесту осыпали хмелем – к веселью, вносили шубы – к богатству, соломенные тюфяки и снопы – к легким родам.
Венчаться не в своем приходе строго запрещалось, поэтому венчались либо в приходе жениха, либо в приходе невесты. Венчание происходило в присутствии как минимум двух свидетелей прилюдно, тайное венчание было запрещено: «…никто же в тайне да не венчается, но при множайших людях…» . Венчать мог любой священнослужитель, только не монах. Жених становился по его правую руку, невеста – по левую, каждый их них держал в руке по горящей свече. Священник клал на них фимиам и молился, благословляя брак, желая иметь мир и долголетие, побольше детей и внучат.
Таким образом, элементы традиционных свадебных ритуалов спустя несколько столетий трансформировались в предсвадебные и свадебные обряды. Узаконивая венчальный брак, церковь регулировала этические стороны брачных отношений: устанавливала наказания за насильственную и несвоевременную выдачу замуж, за моральное оскорбление, наносимое возможным отказом жениха от невесты и т. д.
Известно, что в языческое время между мужем и женой господствовали отношения подчиненности последней, причем до такой степени, что жена считалась собственностью мужа, которую можно было отдать, на которую можно было поспорить, а то и убить. После принятия христианства отношения эти были направлены в более гуманное русло, но отрицать зависимость жены от власти мужа мы все-таки не можем.
Итак, обратимся теперь к аспектам семейной жизни древнерусского человека. Нельзя оставить без внимания разделение церковных клериков жен на «добрых» и «злых». Православная концепция характеризует «добрую жену» как работящую, «страдолюбивую», хорошую хозяйку, профессионально не занятую, но работающую усердно по дому. Однако определяющим фактором «доброй жены», по взглядам церкви, был, конечно, не материальный, а нравственно-религиозный. Он заключается в том, что «добрая жена» должна быть богобоязненной. Далее следовал фактор социальный – от «доброй жены» ожидалось добровольное отречение от каких-либо дел вне семьи. И моральный – под «доброй женой» подразумевалась покорная, смиренная, тихая женщина, безоговорочно согласная на признание своей второстепенности по сравнению с мужем, а значит, и верная, преданная ему в любых жизненных ситуациях. Так авторы церковных поучений исходили в первую очередь из моральных обликов православного человека в определении понятия «злой» и «доброй» жены, заключавшегося в совокупном наборе социальных, моральных, бытовых качеств. Это скорее символический образ идеальной православной жены, нежели качества, которые должны иметь отдельные женщины.
Но невозможно построить психологический портрет раннесредневековой женщины из представлений духовенства об идеальной женщине. И дихотомия, двойственность средневекового сознания, отразилась в антиподе «доброй жены» - «жены злой». Немало интересных фактов поведения женщин и реалистических черт дают нам исповедные книги и сборники поучений и различных епитимий на этих «злых женок». До нас это дошло благодаря тому, что церковные дидактики стремились не только искоренить все девианты в поведении женщин, но и найти причины этих отклонений и мотивы «злых» поступков. «Злых жен» требовалось рисовать праздными, ленивыми и сонливыми, к тому же безалаберными, не умеющими «беречь» и «вести» дом. Их образ жизни свободен и независим. И если для современного человека непонятна отрицательность этих характеристик, то для человека раннего средневековья, особенно для церковных дидактиков, это было причиной распущенности в сфере интимных отношений, как в браке, так и вне его: они «прелюбодейницы и упьянчивы», к тому же еще и «мажущася и красящася». Вообще, церковные дидактики настаивали на том, что женщины более сексуальны, чем мужчины, как в браке, так и вне его: «…жены мужей оболщают, яко болванов…». «Злые жены» всегда не покорны («…владеют мужем…не работав – работят…»), самостоятельны в суждениях («…меют дерзновение глаголяить…все корят, осуждают…хулящи и закона не знающи…»). Возможно, даже, недостаточно религиозны, а то и вовсе атеистичны («…ни священника чтят, ни Бога ся боят…в церкви смеются…глухи на спасение…») и склонны к социальным протестам («…великой пакости и великим исправлениам»).
Церковные дидактики усматривали все эти характеристики «злых жен» в связи с одержимостью их «страстями» - особыми наклонностями души, любыми проявлениями эмоций (гнев, страх, любовь, радость), что и являлось постоянным объектом их неустанной борьбы. Женщины с повышенной эмоциональностью – самые неустойчивые, самые частые жертвы страстей. Даниил заточник замечал у «злых жен» зависть к чужому благополучию и красоте, честолюбие, склонность к изменам, злословие и лживость.
В итоге можно заметить, что взгляды и оценки древних, их воззрения на частную жизнь своих супружниц складывались, в основном, на осуждении богатого мира женских чувств. И пройдет немало времени, когда гуманизация общества позволит ликвидировать четкую грань между «злой» и «доброй» женами и наконец признать женщину не как вместилище пороков и страстей, а как целостную сформированную личность, с индивидуальным темпераментом, ценностями, характером и взглядами на жизнь и семью.
Таким образом, разобравшись, так сказать, с характеристиками жен, мы можем на основании заключенного перейти к рассмотрению интимной стороны супружества. Нетрудно догадаться, что основное влияние на интимные отношения супругов оказывала церковь, которая довольно рано показала свое репрессивное отношение к семье и особенно к этой стороне брака. Приходские священники постоянно контролировали интимное поведение своих прихожан, требуя тотального отчета о всех соответствующих действиях. Поэтому все интимные стороны внутрисемейных отношений отражены в многочисленных покаяниях: «прелюбодей и блудница, поведайте всякие грехи мне без срама».Однако церковь хоть и осуждала, но не требовала целомудрия от вступающих в брак. Это идея еще не успела стать моральным принципом, поэтому ограничить свободу как мужчин, так и женщин в этой сфере было нелегко.
Древние памятники покаянного права XII века показывают нам причины, по которым затруднялось осуществление воспитания нравственности и целомудрия прихожан. Одна, и самая весомая из них – инцест. Жестче всего наказывался сексуальный контакт сына с матерью – до 20 лет епитимьи, самое мягкое наказание следовало за связь брата и сестры – 40 гривен штрафа, либо 3 года без причастия. Имели место и связи между зятем и тещей вследствие слишком ранней выдачи дочерей замуж и относительной молодости тещ, наказывалось это 3 – 5 годами без причастия. Также веской причиной было и то, что дети часто являлись свидетелями интимной жизни их родителей в условиях ограниченного пространства, когда все спали в общей комнате. Это служило дополнительным условием распущения нравственности с самого детства.
Ранние интимные отношения и активное стремление к ним, невозможность подавить сексуальные желания («…не може удержати…») – служило доводом в пользу заключения ранних браков.
Согласно проповедникам и составителям покаянных книг, греховны все «любы телесные…еже не чадородия, но слабости ради…». Такие отношения назывались «любославствовать», «любоплотствовати», они не употреблялись в отношении супругов, - означали просто связь между мужчиной и женщиной.
Так, можно разделить все осуждаемые церковью и обществом интимные связи, исключающие связи между мужем и женой на блуд (добрачные связи, еще и с девиантами в сексуальной ориентации) и прелюбодеяние (супружеские измены). Причем социальный статус блудницы или прелюбодейницы в расчет не брался. Женщину, «отмолвившу» чужого мужа от его законной жены, наказывали годом епитимьи. Церковь усиленно убеждала супругов в бессмысленности измен, так как все люди одинаковы, а женщины – тем более. Согласно церковному закону, жена должна была терпеть измены мужа, стараться держать его при себе, в то время как муж, узнавший о прелюбодеянии жены, должен был непременно наказать ее.
Но при общей бедности духовных запросов и не очень-то высоким уровнем нравственности, несмотря на все старания церкви привить мораль, физические удовольствия и для мужчин, и для женщин, были едва ли не первейшей радостью. «Любы телесныя» в этом случае мало отличались от желания «досыта наесться». Но и в этом случае церковные наставники пытались регламентировать интимную жизнь людей. Это было и наставление гигиене: священники строжайше наставляли «омыться» после греховного падения. Активно пропагандировала церковь и стремление к слабости половой жизни. На протяжении четырех «великих» постов, а также в ночь на среду, пятницу и субботу «плотногодие творити» было запрещено. Так что, при строгом соблюдении христианских запретов, формально на интимные отношения у супругов оставалось не более 5-6 дней в месяц. Однако данные епитимий говорят о весьма не христианском отношении прихожан к данным запретам.
Так, ввиду скудности быта, безрадостного существования и тяжелого труда, половые отношения были неупорядочены и неограниченны, в чем раннесредневековый человек видел компенсацию своей безрадостной жизни, единственное развлечение. Влияние церкви имело место в регулирование интимных отношений все же небольшое (при всем старании отцов церкви) и, несмотря на все старания священников прихода, большинство прихожан все же находилось в плену страстей.
И, наконец, важнейшим аспектом семейное жизни является рождение и воспитание детей. Это было единственным оправданием физической стороне брака в глазах церкви. Древнерусские проповедники, неустанно осуждая у мужчин «хотение женьско» постоянно напоминали, что «жена бо человеку дана плода для».
Отцы церкви, настойчиво постулировавшие идеи многочадия, добились идеи о том, что отсутствие детей в древнерусской семье считалось величайшим несчастьем, поэтому церковь, пропагандировавшая многочадие, гарантировала счастье семье, а именно рабочую силу в виде детей, опору в старости и болезни. Дети – вот смысл существования семьи.
И идеалом супруги, соответственно, была многодетная мать. Но женщина, измученная частыми родами(рожали женщины почти каждый год), вольно или невольно задумывалась каждый раз о необходимости рождения. Если семья была еще и бедной, это становилось непосильной ношей для женщины: «живот болит, детей родит». И, получив от самих себя отрицательный ответ, женщины обращались к знахаркам, которые с помощью специальных зелий разрешали все проблемы. Частое упоминание об «извержениях» говорит от том, что женщины пытались самостоятельно регулировать число деторождений. Поэтому весьма суровые наказания налагались на женщину, пытавшуюся регулировать число деторождений, избегать нежелательных беременностей, прерывать их. За это наказывали епитимьей и штрафом: «всякая женка, скажающа в себе отроча, душегубица наречется». Посты в таком случае назначались до 10-11 лет. Абортивные операции карались вплоть до отлучения от церкви. Убийство же ребенка, зачатого вне брака, считалось двойным грехом. Выкидыш грехом не считался. Но если он случался в результате побоев мужа, то его ждало наказание, приравненное каре за детоубийство. Но штраф и епитимья за убийство человека, пусть даже ребенка, кажется слишком мягким наказанием. В «Вопрошании Кирика» женщину – детоубийцу карали несколькими годами поста, по уставу Владимира Ярославича ее следовало постричь в монахини. В Византии за подобные дела зачастую следовала смертная казнь. Таким образом можно судить, что о ребенке не очень то и заботились, несмотря на то, что считали его счастьем для семьи. Этакое «небрежение детьми» находит подтверждение в епитиймных сборниках о наказаниях родителям, удавивших, утопивших, «заспавших» ребенка в общей постели, за которыми следует довольно мягкое наказание. Вспомним древнерусские пословицы: «Бог дал, Бог взял», «Без них горе, а с ними вдвое». О «небрежении» к детям также говорит и факт продажи родителями своих детей в «одерень» - в полное бессрочное пользование. В этом случае штрафы назначались в зависимости от обстоятельств, которые побудили к такому действию (если в случае невозможности прокормить - 6 лет епитимьи, если такая возможность была – 8 лет). Да и священнослужители предписывали «недолго плакати по мертвым детям». Как вы видим, основной причиной «небрежения» к детям была невозможность прокормить лишний рот. Вообще, если мы обратимся к «истории детства» Л. Демеза, в основе которой лежит классификация отношения к ребенку на инфантицидный, бросающий (небрежения) и амбвивалентный(терпимый) стили, то бросающий стиль, то есть небрежение, длится вплоть до XIII века, поэтому такое небрежение к детям весьма закономерно.
Как мы уже упомянули, в вопросах деторождения широко практиковалось обращение к «бабам-идоломолицам», «бабам-богомерзким», то есть к знахаркам. Нет свидетельств об официальном наказании таких женщин за их деяния, лишь их мужьям предписывалось наказывать своих женок, изобличив ее в этих поступках. Но кроме контрацептивных и абортивных средств им были известны также средства для повышения возможности зачатия, повышения мужской силы, облегчения родов, активизации детородной функции, значит, они способствовали в какой-то мере поддержке семейных отношений. О важности знахарок в средневековом, да и в обществе Нового времени, говорит возможность развода (но не всегда) по причине бесплодности одного из супругов. Поэтому нельзя однозначно судить об их роли в регулировании семейных отношений.
И церковь предписывала заботиться о беременной – настаивала на всех мерах, способствующих сохранению ребенка: разрешала не кланяться женщинам низко, не участвовать в тяжелых для нее работах. В поучении новгородского архиепископа Ильи-Иоанна содержится фраза: «Егда жена носит в утробе, не велите ей кланяться на коленях, ни рукою до земли, ни в великый пост: от того бо вережаються и изметают младенца». Рожающих и беременных женщин в народе боялись. Рожали женщины в основном в бане. Зачастую при родах присутствовали знахарки и повитухи. Раскрывали все окна, двери, развязывали все узлы на одежде. Считалось, что это поможет облегчить роды. Сами роды считались делом «нечистым», как и мать, в течение 40 дней после родов тоже считалась «нечистой». Ей запрещалось входить в церковь и есть с другими членами семьи, а также вступать в половую связь, что объективно предохраняло ее от инфицирования, равно как и требование «помыть всюде» перед и после родов. Церковь настоятельно рекомендовала роженице вегетарианский рацион (согласно общей концепции воздержания). Вреда матери это не приносило, но и о пользе сказать тут нечего. Но послабления родившим женщинам касательно регламентации рациона во время постов церковь делала. Так, она разрешала и даже предписывала есть рыбу малым детям в дни даже самых строгих постов.
Что касается отношений родителей и детей, Н. Л. Пушкарская полагает, что матери больше любят сыновей, тогда как отцы привязаны более к дочерям. Это объясняется тем, что мать подсознательно ищет защиту у сына, а отец – покровитель и защитник дочери.
Православная этическая мысль не отделяла материнского воспитания от отцовского и предлагала в основном репрессивные методы воспитания в целях сохранения иерархичных отношений в семье: «Бей дитя, пока поперек лавки лежит», «Младу отрочати перед старым молчати»; что способствовало «правильному» воспитанию, уважению и боязни главы семье и вообще старших в роду. Вообще, дети – самые бесправные субъекты любых отношений в древнерусском обществе. Недаром «отрок» означает не имеющий голоса, молчащий. Но, все-таки, семейное воспитание было направлено на формирование чувства ответственности, идентичности со своей семьей и родом, а значит, и заботу о всех членах семьи, особенно о престарелых родителях. Л. Н. Пушкарская отмечает особое, не свойственное ни Западной Европе, ни восточным странам того времени уважение и почитание матери. Об этом говорит и тот факт, что в Древней Руси существовала традиция давать детям не «отчества», а «материнства» (Олег Настасьич, Василько Маринич), Изборник 1076 года содержит требование беречь и опекать мать. По традиции мать после смерти супруга жила в доме младшего из сыновей, и дети должны были платить престарелым родителям теми чувствами тепла и заботы, которое они получали в детстве от них. А пренебрежение этими установками неустанно порицалось церковью. Вообще, уважение к матерям, к пожилым женщинам, старости в целом, было характерной национальной чертой русских.
Таким образом, роль семейного воспитания в Древней Руси была чрезвычайно велика, без нее невозможны были накопление, сохранение и трансляция социокультурных ценностей, нравственных и религиозных основ от поколения к поколению.
Итак, касательно морально-нравственных аспектов взаимоотношений в семье в период после принятия христианства (то есть отношений между супругами, между родителями и детьми, тещей, тестем и зятем, свекром, свекровью и невесткой), мы можем отметить высокую степень влияния на них церкви, которая регулировала практически все стороны внутрисемейных отношений в русле высокой нравственности. Она вмешивалась в процессы заключения брака, признав единственной возможной формой его осуществления венчание и устанавив обрядовую специфику его заключения, защищая честь и достоинство вступающих в брак; во внутрисемейные, в том числе и интимные связи мужа и жены, регулируя степень подчиненности жены мужу, ограничивая половые контакты и регулируя демографическую ситуацию путем запрета абортов и использования контрацепции; в процессы физического, трудового и нравственного воспитания детей. Это и отличает брак христианский от брака языческого – развивавшегося тоже не без влияния религии, но развивавшегося стихийно, бессвязно заимствуя архаичные обряды, ритуалы (иногда жестокие и варварские-вспомним сожжение жены при смерти мужа у некоторых племен) и способы совместного бытования от предшествующих поколений, в то время как брак христианский, пусть и был подчинен строжайшей регламентации со стороны церкви, пусть и испытывал традиции, в том числе и языческие, все же находился, несомненно, на более высоком уровне, и не только в силу особенностей исторического развития того периода, но во многом под влиянием активной нравственноориентирующей деятельности церковных дидактиков.
Глава II
-
1. Правовое положение женщины как субъекта правоотношений.
Имущественно-правовой статус женщины эволюционировал от полного бесправия к медленному расширению дееспособности в отношении лично им принадлежавшего и общесемейного имущества.
Первое упоминание о полномочиях женщин на владение определенным имуществом содержится в договоре 911 г. Олега с Византией, утверждавшем право женщины сохранить за собой часть общего с мужем имущества даже в случае, если муж совершил убийство и предстал перед законом.
Женское имущественное владение, в Русской Правде именуемое «часть», включало приданое и некоторое имущество, которым она могла владеть и распоряжаться по собственному усмотрению.
Не лишним будет рассмотреть приданое с правовой точки зрения. До сих пор остается открытым вопрос, было ли приданое имуществом и собственностью жены или же обшей, семейной собственностью. А. И. Загоровский считает его общим, К. А. Неволин – раздельным. Н. Л. Пушкарская выдвигает компромиссную точку зрения: движимая часть имущества принадлежала жене, недвижимая – была собственностью обоих супругов.
Проследить эволюцию имущественных отношений по отношению к женщине позволяет и обращение к аспектам права наследования и обладания имуществом.
С древнейших времен,точнее с распада родоплеменного строя, женщины могли наследовать и по закону, и по завещанию. Вдовы принадлежали к первому кругу наследником (но после сыновей). Сестры же наследственной доли в XI-XII веках не получали. Приданым их должны были обеспечить братья.
Статья 93 Русской Правды устанавливает наследственные права вдовы. Если она не выйдет повторно замуж, то имеет право получить на жизнь определенную часть имущества мужа (выдел), причем выдел она получает за счет уменьшения доли взрослых детей. Кроме того, вдова остается собственницей всего того, что было подарено мужем (украшения, одежда, и т. д.). Мы видим, что общинное право наследования, по которому супруга покойного мужа являлась полноправной хозяйкой всего имущества, теряет свою силу. Это, вероятно, связано с усилившимися феодальными процессами, стремлением отца передать имущество сыновьям, а не жене, которая после повторного выхода замуж могла отдать все наследство в руки нового мужа.
Особенно интересна в плане имущественных отношений статья 94 Русской Правды. Согласно этой статье, муж, переживший свою супругу, не получал наследственной доли в имуществе покойной, а только управлял этим имуществом. На «часть» первой жены имели право только ее дети, даже если отец передал эту «часть» свой второй жене, то есть мачехе этих детей.
Нормы наследования имущества матери отличались от права наследования имущества после смерти отца, хотя здесь также существовало наследование и по закону, и по завещанию. Дети не могли претендовать на раздел материнской части, но она сама могла определить наследника или наследников (напомним, муж такого права не имел), в том числе и дочерей, как от первого, так и от второго брака. По закону наследство матери переходило тому, с кем она жила после смерти, или тому, кто обеспечивал ее пропитание. Ими могли являться не только ее родные дети, но и многочисленные родственники по боковой линии, которые в этом случае также могли надеяться на завещание.
В это время женщины предстают владелицами и распорядительницами движимого имущества. Его основную часть составляло приданое и параферональное (часть имущества жены, не входящего в придание) имущество.
Но с развитием имущественных отношений утверждается возможность владения женщинами недвижимостью: землей, «отчиной». Правда, женщина могла пользоваться недвижимость своего покойного супруга при условии невыхода замуж повторно. Кстати, то же самое правило действовало и для мужа умершей жены, желающего пользоваться ее недвижимостью.
В конце XIII века утверждается правило, позволяющее получать дочерям часть имения, равную части, получаемой братьями, тем самым закрепляются равные права братьев и сестер на недвижимость. Мало того, в это же время даже незаконная жена имела право претендовать на так называемую «прелюбодейную» в имуществе умершего, чтобы прокормить общих с ним детей, и даже вести тяжбу с его законной женой! Также при отсутствии прямых наследников земельное наследство передавалось в руки непрямых родственников, из числа которых и не исключались женщины.
Итак, имущественные права женщин, в частности наследственные, как мы видим, эволюционировали от полного имущественного бесправия (языческих времен) к имущественной самостоятельности и получения права владения и распоряжения(!) недвижимостью. Под распоряжением недвижимостью мы понимаем передачу собственной земли женщинами (продажа, залог, обмен, дарение) и приобретение ее в собственность (получение в дар, покупка, получение в приданое, наследование). Это безусловно связано с общими экономическими и социально-классовыми изменениями, характерными для государства и общества того времени. Однако здесь следует оговорка: ввиду социальной и имущественной дифференциации такими правами обладали отнюдь не все женщины Древней Руси, а лишь представительницы высших сословий, зажиточные горожанки и купчихи.
Теперь рассмотрим права женщин в аспекте уголовного права. Феодальное законодательство принимает во внимание в этом вопросе социальное положение субъекта и объекта права. Так, в Русской Правде, права свободной женщины («жены») не соответствуют правам мужчины: за ее убийство назначена половина ставки штрафа за мужское убийство. Но церковное законодательство не устанавливало ответственности за убийство женщины перед церковной властью. Это – юрисдикция власти княжеской. Однако историки неоднозначно оценивают убийство жены в ответ на ее виновное действие. Возможно, только во втором случае наказывали половинной вирой, при убийстве же ни в чем неповинной женщины – полной вирой. Но М. Ф. Владимирский – Буданов и Л. В. Черепнин отвергают эти предположения.
Штрафы за убийство зависимой женщины колебались в зависимости от той роли, которую она играла в вотчине феодала. Выше всего ценились жизни рабынь-кормилиц и рабынь-наложниц, воспитывающих «робичичей», прижитых от феодала, которые, кстати, после смерти хозяина вместе с матерью отпускались на волю.
Иной тип преступлений – оскорбление. Его можно подразделить на две категории: оскорбление чести путем совершения какого-либо непристойного поступка и словесное оскорбление.
Одним из самых тяжких преступлений первой категории было изнасилование («пошибание»),за которое тоже назначалось наказание в зависимости от социального положения субъекта и объекта. Например, такие действия господина по отношению к холопкам не влекли за собой уголовной ответственности: «…аще же раба от господина…осквернена, несть си греха, а господину ответ дати». В этом случае следовало лишь церковное наказание (епитимья). В качестве компенсации за моральный ущерб церковный закон предписывал ее обязательное освобождение. Если же субъект, совершивший над рабыней насилие, не ее хозяин, то есть посторонний, он несет уголовную ответственность на основании светских законов: платит гривной кун, в позднее время – гривну серебра хозяину рабыни. В случае невозможности заплатить следовало телесное наказание. Изнасилование не свободной женщины, но не рабыни («простой чади») влекло штраф в 15 гривен. Еще более суровая кара была за «пошибание» свободой женщины – 40 гривен. (Такая же ставка в Русской Правде была за убийство человека). В некоторых местностях приемлимо было и убийство прелюбодея на месте. «Пошибанье» же боярских дочек каралось штрафом, исчислявшемся в золотых гривнах: 5 гривен золота «аже великих бояр дчи», представителям «меньших» бояр платилась 1 золотая гривна. К тому же церковный закон предписывал за «пошибание» девушки непременное заключение брака с ней, в случае же отказа – «отъяти пол имения и дати девицы тои за срам». Эту денежную компенсация получали сами оскорбленные женщины, а не их мужья или родственники.
Также к оскорблению действием относилось и нарушение целостности одеяния женщины, особенно срывание головного убора. За это следовало 6 гривен штрафа (причем мужчине за подобное оскорбление выплачивали только 3 гривны). Загрязнение женских одежд наказывалось несколькими днями епитимьи.
Ко второй категории – оскорблении словом, относилось в основном ложное обвинение в блудодействе. Опять же наказание зависило от социального ранга потерпевшей. Оскорбление словом дочерей и жен великих бояр каралось штрафом, равным плате за изнасилование женщин этой социальной группы, - 5 гривен золотом, в этом случае возмещение уже получал мужчина. Приравнивалось и к оскорблению оклеветание, если клеветником оказывался муж, пострадавшей давалось право развода. .
Наказания за телесный ущерб рассматривались безотносительно к вопросам пола, но с учетом социального ранга: кара за увечье рабыни следовала лишь в случае ее смерти вследствие побоев, тогда как за удар знатной женщины по лицу брался полуторагривенный штраф. В среде свободного населения за побои женщине ее муж наказывался 6 годами епитимьи, посторонний же человек – 6 гривнами штрафа. Серьезная кара следовала за избиение матери сыном: «волостельской казнью» и пострижением в монашество.
Однако женщины выступали и нередко как субъект преступления. И все несли наказания, причем, согласно церковному суду, независимо от материально-классовой принадлежности. Согласно суду светскому, конечно же, дифференцированно. Исключение составляли лишь рабыни, ответственность за которых нес
и т.д.................
Согласно древнерусским законам и обычаям жениться можно было с 15 лет, а выходить замуж - в 12-летнем возрасте. По достижении брачного возраста, родители юноши начинали поиск невесты. Найдя еe, они посылали к родителям или родственникам девушки сватов. Если согласие на брак было получено, составляли "роспись" невестиного приданого и сообщали об этом жениху. И если ему невеста, (а точнее еe приданое) понравились, тогда назначались смотрины. Родители невесты созывали гостей, среди которых была "смотрильщица"- родственница или "доверенное лицо" жениха. Она распрашивала, ничего не подозревающую девушку, о разных вещах, испытывая еe ум, оценивая характер и внешность.
Некоторые родители, имевшие несколько дочерей, одна из которых была с физическими или умственными недостатками, показывали смотрильщице здоровую дочь, а замуж выдавали больную. Обман раскрывался только после свадьбы, так как до этого жених не мог видеть невесту. В этом случае, он писал прошение патриарху, и если в ходе расследования свидетели подтверждали подлог, то брак расторгался и виновная сторона платила неустойку. Еe размер заранее определялся "сговором"- своего рода брачным контрактом, в котором определялся размер приданного невесты и сроки свадьбы. Если после сговора жених узнавал о невесте что-нибудь плохое и отказывался жениться на ней, еe родители посылали жалобу патриарху. Церковные власти расследовали дело и также брали с виновных неустойку.
В день свадьбы жених отправлялся за невестой. Вместе с ним ехали "бояре"- его старшие родственники, "тысяцкий"- распорядитель свадебного обряда (обычно крeстный отец жениха), священник и дружки - друзья жениха. Затем родители невесты благословлят молодых и они ехали в церковь. После венчания новобрачные отправлялись в дом жениха, и получают благословение его родителей. Потом все садятся за столы и начинают пировать. После третьего блюда, дружки просят у родителей жениха благословения для новобрачных идти опочивать, и, отпустив их, начинают есть-пить по-прежнему. На свадьбах не было никакой музыки, кроме труб и литавр.
Перед отъездом гости узнавали о здоровье новобрачных, и посылают родителям невесты сказать, что молодые в добром здравии.
На следующий день после свадьбы, жених созывал к себе гостей. Потом ездил к тестю и тeще и благодарил их за дочь. На третий день жених, невеста и гости отправлялись к ним на обед.
После праздников начинались семейные будни. Семья должна была жить в любви и согласии. Жена и дети должны были во всeм подчинятся мужу и отцу. А если они не слушались, главе семьи разрешалось применять к ним телесные наказания. Запрещалось бить палкой, камнем, в глаз и в ухо, чтобы не причинить увечья. Можно было "поучать" плетью (еe отец передавал мужу после свадьбы), но "наедине и "разумно". После наказания полагалось сказать ласковое слово и что-нибудь подарить.
Большое внимание уделялось и повседневным хозяйственным заботам. Хорошая хозяйка не только должна была следить за исполнением своих указаний, но и сама уметь печь, стирать, убирать, мыть посуду и рукодельничать. Она должна была постоянно быть за работой и избегать праздности.
В праздничные дни было принято приглашать гостей. Хозяин велел своей супруге поднести каждому гостю чарку вина, а потом просил его, еe целовать, а потом все друг другу кланялись. Затем она уходила на женскую половину дома к жeнам гостей. Вообще, совместное застолье мужчин и женщин было не принято (за исключением свадеб). Дочерей своих к гостям не выводили и никому не показывали. Жили они в особых дальних покоях и выезжали только в церковь.
Расторжение брака было редким явлением, возможным лишь в случае измены или вдовства одного из супругов. Вступать в повторный брак могли только люди невиновные в распаде семьи. Жениться и выходить замуж, можно было не более трeх раз. Все вопросы семейной жизни регулировались церковным судом.
Ситуация изменилась в начале XVIII века. Пeтр I разрешил мужчинам и женщинам самостоятельно знакомится друг с другом, вместе проводить время на балах и маскарадах и других празднествах. Но ещe долгие годы в крестьянских и купеческих (особенно старообрядческих) семьях свято чтили стародавние обычаи.
В Древней Руси существовали свои традиции проведения свадьбы. Некоторые из них повторяли свадебные традиции других народов, но большинство были оригинальными.
До Екатерины Второй цвет свадебного платья на Руси был красным. Она первая надела белое свадебное платье, положив начало новой традиции.
Продолжались свадьбы, обычно, по три дня, но могли длиться и неделю.
Утром свадебного дня жених должен был послать невесте «женихову шкатулку» с венчальными принадлежностями и другими дарами (сладостями, лентами, украшениями и т.д.).
А мать передавала невесте так называемый «талисман», который становился семейной реликвией. Талисманы очень ценились и не при каких обстоятельствах не продавались. Невеста в свою очередь передавала их своей дочери в день ее свадьбы.
По поверью, если невеста хотела быть счастливой в замужестве, на свадьбе она должна была много плакать.
Сама свадьба начиналась с венчания. Обычно жених со своими спутниками прибывал за невестой, и вся свадебная процессия отправлялась в церковь. В повозку молодоженов клались пушные шкуры, чтобы защитить их от нечистой силы. Часто жених приезжал в церковь первым и ждал свою невесту перед входом. Только, когда невесте сообщали о прибытии на место венчания жениха, она и сама отправлялась к алтарю. Так проверялась серьезность намерений жениха, а девушки, таким образом, страховали себя от получения «клейма отвергнутой невесты».
Весной и осенью от свадебного поезда до церкви выстилали дорожку из цветов. А на купеческих свадьбах дорожка была ковровой и тянулась она прямо до аналоя.
После венчания новобрачные спешили к столу. Впрочем, не всегда это был общий стол. Часто молодожены обедали каждый у своих родителей. И лишь получив благословление родителей, жених отправлялся за невестой. Вот как раз тут приходило время потребовать у жениха выкуп за невесту... Немного помучив жениха и слегка опустошив его карманы, вся свадебная процессия отправлялась на общее празднование.
Проводилось общее торжество у родителей жениха. Молодожены на свадебном банкете ничего не должны были пить и не могли много есть. Они готовились к первой брачной ночи.
Первую брачную ночь было принято проводить вне дома. Такая традиция установилась из-за порчи, которую по поверью насылала нечистая сила на дом, где играли свадьбу. Вот, чтобы ее обмануть, молодые и уходили в сени, а то и на сеновал.
На второй свадебный день все переезжали к родителям невесты, и праздник с новой силой разгорался там.
На третий день свадьбы молодожены сами принимали гостей. Молодая жена угощала гостей и одаривала каждого рушником собственной работы. Так она демонстрировала свое мастерство хозяйки.
«Какы чести принесешь... родителям...»
Отношения между родителями и детьми в древнерусских семьях регулировались как нормами христианской морали, так и народными традициями.
Воспитание «чад» традиционно было сферой деятельности преимущественно женщин. Именно им подобало «нрав детинный исправливати», «блюсти чад своих». Церковь требовала от женщин воспитания в детях послушания, терпения, уважения к старшим: «младу отрочати пред старым молчати».
Церковные поучения требовали от детей и уважения к матери; «Вечно матери своее не забудь, вспомяни, яко тою родил еси», «не забывай матерня труда, еже о чадах печаль и болезнь. Можеши о ней поболети, яко же она о тебе. Тем же страхом раболепным послужи ей» (из текстов Прологов XIV-XV веков). Пренебрежение и забвение памяти родителей: «пакы насмехася отцю и укоряюще старость материю...» (если насмехается над отцом и укоряет мать ее старостью...) резко осуждались: «и возплачется тогда, но никто не услышит его...» Глубоко гуманно по сути и требование «аще охудеет разумом в старости отец ваш или мать ваша - то не безчествуйте их, не укоряйте».
Истину, выработанную вековой народной мудростью, донесли до нас «Пчелы» - сборники изречений и пословиц «учительного» содержания, бывшие практически настольными книгами у людей русского средневековья: «Какы чести принесешь ты своим родителям, таких и ты чай от своих детии на старость...». «Смехом, срамом и безчестьем роду» называли наши предки тех, кто не уважал родителей, пренебрегал заботой о них. Итогом поучений неизменно являлись слова: «родителя присно (вместе) с богом чти равно».
«Непокоривость» детей матери строго осуждалась. «Отца ли, матерь свою кляла ли еси, ил била, ил лаяла?», «Ли досадила отцу или матери?» - сыпались исповедные вопросы. За такие проступки Назначалась епитимья (церковное наказание) на пятнадцать дней. «Съгрешив-шим злосрердием к родителям» «учительная» литература угрожала суровым возмездием: «...аще кто злословит родители свои - проклят есть от бога и от людей», «аще же кто бьет матерь - от церкви да отлучится, и лютою смертию да умрет, материна же клятва (то есть проклятие) - искоренит...»
Но от самих воспитателей, матери и отца, также требовалась разумная строгость в отношении к детям: «не озлобляй, наказуя, дети», ласка и доброта.
Источники свидетельствуют о том, что объектом заботы могли быть «примачки», то есть приемыши. «Жила есми с своим мужем полчетвертадцать лет, а детей, господине, у нас не было,- повествует в своем послании митрополиту Киприану некая вдова Федосья. - И мы себе приняли примачка, Тимошку, за дитяти место». Далее она просит разрешения на его усыновление и, следовательно, права передачи этому «примачку» «стяжания мужа своего», то есть родового имения, наследства.
С поучениями, которые мы встречаем в текстах церковных сборников, перекликаются свидетельства некоторых гражданских актов и летописей, которые также характеризуют отношения родителей и детей в древнерусских семьях. Князь Константин Всеволодович (начало XIII века), чье «Наставление о «детях» дошло до нас в изложении известного историка XVIII века В. Н. Татищева, так обращается к своим чадам: «Почитайте мать вашу, сохраните поведения ея, учредите покой ей и довольство, чтоб не терпела недостатка...»
Роль мудрого влияния матери неоднократно подчеркивалась летописцами при описании многих значительных поступков в жизни князей и бояр - главных действующих лиц летописей. Так, например, Анна, жена великого князя Всеволода Ярославича, убеждает сына, Владимира Всеволодовича, прекратить усобную борьбу со Святополком Изясла-вичем (XI век); великая княгиня Мария Ярославна благословила сына Ивана III на борьбу с ханом Ахматом в 1480 году, а результатом ее, как известно, было свержение ордынского ига на Руси.
Трудно не заметить, что в древнерусских семьях, описанных в летописях, отличительной чертой внутрисемейного микроклимата были доброта, внимание, забота о женщинах. Почтительное отношение к матери - приметная черта и древнерусского фольклора: «Что ни белая береза к земле клонится, Ни шелковая трава расстилается, Уж как сын перед матерью кланяется...».
Такова степень уважения былинного героя Добрыни Никитича к матери. «Свет-государыня, матушка!», «Госпожа моя, родна матушка!» - таковы обращения детей к матери в русских песнях и былинах.
«Госпожа моя, родна матушка!
Никого я не послухал бы,
А послушал тебя, родну матушку,
Не послухать тебя мне закон не дает...».
Так признается своей матери другой былинный богатырь - Василий Буслаевич. С этими былинными строками перекликаются слова великой княгини Ольги, сказанные ею сыну Святославу Игоревичу: «Аще кто матери не послушает - в беду впадает».
Конечно, эти примеры отнюдь не исключают возможности конфликтных ситуаций между матерью и детьми в древнерусских семьях. Летописные известия, а в большей мере - судебные акты, в частности берестяные, демонстрируют подобные случаи, указывая на их распространенность.
Так, в берестяной грамоте № 415 мы читаем: «Поклоно от Февронии к Феликсу с плацомо. Убиле мя (то есть избил меня) пасынке и выгониле мя изо двора...». За то, что пасынок выгнал из дому мачеху, он наверняка ответил и перед светским, и перед церковным судом. Если первый мог потребовать возмещения за телесный ущерб, нанесенный женщине, к тому же мачехе, то суд церковный мог наложить епитимью. «Аще ли сын бьет отца или матерь, - свидетельствует «Устав Ярослава Владимировича» (XII век), - в дом церковный такой отрок». В этом законе епитимья за избиение родителей очень серьезная - несильное пострижение в монахи (в «дом церковный»), разумеется, с согласия потерпевших, самих родителей.
Обратим внимание в связи с этим и на «Послание митрополита Ионы детям, не повинующимся матери» (то есть великой княгине Софье Витовтовне.- Н. П.). «Била мне челом, сынове, мати ваша,- пишет митрополит Иона. - Нечто по грехом, оплошением ли вы своим или дьяволивым наваждением или молодо-стию живете, с ней не дружите, да еще деи и обидите ее во всем. И благословляю вас, сынове, чтобы собе у нее прощение взяли и честь бы к ней родительскую имели во всем...» (1455 год). В случае неповиновения митрополит Иона пригрозил: «Возложити мне тогда на вас духовная тягость церковнаа и свое неблагословение и прочих священников и в си век, и в будущий, докеле же в чювство приидете...».
Любопытным в этом послании является то, что адресаты - уже взрослые, совершеннолетние дети великой княгини. Тем не менее по неписанным законам того времени считалось, что после смерти отца право старшинства в семье переходит к матери и, следовательно, дети, пусть даже взрослые, не должны из «воли матерней выматься» (то есть выходить из-под ее опеки). Еще Русская Правда (XII век) рекомендовала матери в случае вдовства «детям воли не дати».
А вот как советует «укреплять чада» в своем завещании жене Евдокии знаменитый победитель Мамая великий князь Дмитрий Донской; «А приказал есмь детей своих княгине. А вы, дети мои, слушайте своее матери во всем, из ее воли не выступайтеся ни в чем. А который сын мой не имет слушати матери, а не будет в ее воли, на том не будет моего благословения». Другие составители духовных, приказывая своим детям держать «матерь во чти и матерстве», прямо указывали на то, что слушаться ее они должны «в мое, своего отца место...».
Говоря о воспитании детей в древнерусской семье, необходимо обратить внимание и на то, что в то время обучение азам наук, а тем более самой грамоте, находилось в рамках домашней педагогики. Древнерусские женщины, особенно из среды господствующего класса, нередко сами были высокоразвитыми личностями, знавшими «инемние» (иностранные) языки, азы геометрии, арифметики, астрономии, медицины. Воспитывая детей, они передавали им свои знания. Так, «до излиха вкусившей мудрости книжной» назвал летописец Ксению Юрьевну, дочь князя тарусского, мать и воспитательницу князя Михаила Тверского. Янка, или Анна Всеволодовна (XII век), княгиня киевская, обучала своих «младых девиц» «писанию, також и ремеслам, пению, швению и иным полезным им знаниям, да от юности навыкнут разумети трудолюбие».
Как свидетельствуют новгородские берестяные грамоты, даже в низших сословиях, в среде ремесленников было немало грамотных горожанок. Надо полагать, что в малоимущих семьях, где не было лишних средств, чтобы платить за обучение, знание грамоты и основ арифметики передавалось детям только через родителей, и прежде всего - через мать.
На супругов в древнерусских семьях налагались не только родительские обязанности, но и обязанности по взаимному уходу и содержанию друг друга. «Лихий недуг, слепота ли долгаа болезнь» ни при каких условиях не давали права бросить спутника жизни, развестись с ним. Между тем в рассматриваемую эпоху на Руси существовало немало поводов к разводу между супругами, что, кстати, резко отличает древнерусский семейный быт от западноевропейского того же времени, где в силу господства католической формы христианства вопрос о расторжении брака даже не ставился.
Древнерусское бракоразводное право возникло вместе с принятием в 988 году христианства и распространением венчального брака. Светские власти неоднократно вмешивались в сферу деятельности церкви, но именно церковь была монопольным регулятором развития брака. И хотя развод принимался церковниками лишь как уступка человеческой слабости, хотя вся церковная литература буквально пронизана идеей о божественности, а потому нерасторжимости брака. «Не можете же у мужей отъимати, - поучал рядовых священников митрополит Фотий, - яко же тем законом совъкупишася и на том же судищи стати имуть (то есть по закону были они соединены, и один и тот же суд будет теперь судить их)», тем не менее уже в XII веке русская церковная практика располагала широким перечнем поводов к разводу.
Основным поводом было «разлоучеиие по вине любодеяния». Однако факт неверности по-разному определялся для каждого из супругов в древнерусской семье, Муж считался изменником лишь в том случае, если он заводил побочную семью, то есть имел на стороне не только наложницу, но и детей от нее. Жена же считалась «прелюбодеицой», если только вступала в связь с посторонним мужчиной. С другой стороны, факт измены при разводе нужно было еще доказать, для чего требовался свидетель преступления, который бы вместе с мужем-рогоносцем «видел ю с чюждим мужем на ложе». Случалось, правда, что разгневанный муж предпочитал судебной волоките «разлоучения» кровавую расправу с любовником законной супруги и уплату «виры» (штрафа за убийство). Что же касается неверной жены, то закон того времени давал мужу право самому «доличив казнить ю» (то есть «уличив - наказать»).
Муж имел право развестись с женою и по ряду других поводов, приравненных к прелюбодеянию. Например, в Уставе князя Ярослава Владимировича среди таких поводов упомянуто покушение на жизнь мужа, участие жены в языческих игрищах и сборищах, наведение воров на имущество мужа, а также некоторые проступки нравственного порядка («еще жена без мужня слова имет с чюждими людьми ходити, или пити, или ясти, или опроче дому своего слати - а о том уведает муж...»).
Сравнение юридических норм более позднего периода (XIV-XV веков) с процитированными выше позволяет утверждать, что со временем правовое положение женщины менялось к лучшему. «Аще муж обрящет такового (преступника) с своею женою бесе-дующа - волостелю да предаст, или яко же хощет, вины объявливати по закону... (Если муж обнаружит такого беседующим со своею женою - он может указать на это священнику или же, по желанию, судиться с ним по закону...)» - так определяют степень наказания «Книги законные», имевшие в XIV веке большое распространение на Руси.
Правами на развод по физиологическим причинам обладали равным образом оба супруга. Физическая неспособность мужчины к брачным отношениям была признана в качестве повода к разводу уже а XII веке. Известно также, что в случае «разлоучения» по этой причине женщина уходила из семьи со всем своим имуществом: «и приданое все с нею въследует, и отдаст (он) ей все, еже аще принял будет...». В случае принятия монашества мужем или женою развод также был обязательным, но церковь требовала получения согласия на пострижение жены у супруга. Вот идеальное соглашение такого рода, описанное летописцем под 1228 годом: «Святослав отпусти княгиню свою по свету, всхотевши ей в монастырь, и дасть ей наделок (то есть «земельный надел») мног».
В древнерусских нормативных актах мы находим ряд поводов к разводу, правом на который в этих случаях обладали лишь женщины. Когда муж оказывался пьяницей, клеветником или человеком, скрывшим свой более низкий социальный статус (был, например, холопом или продался в холопы без ведома жены), когда жена заставала у мужа «долг мног», но расплачиваться за его траты сама не желала, древнерусский закон давал ей право уйти от такого мужа со всем своим имуществом и детьми. Интересно также, что в Новгороде епископ Нифонт счел, что «жена не виновата, идучи от мужа», если последний насильно принуждает ее к исполнению супружеских обязанностей.
С другой стороны, в Древней Руси до XV века как пережиток дохристианской свободы существовал и самовольный развод или «роспуст», с которым церковь вела усиленную борьбу. Типичный пример «роспуста» - история с Ярославом Святославичем, который, готовясь к войне с Владимиром Мономахом, «умыслил с женою своею, Владимировой внукою, безо всякой причины от нея, развестись».
Если против «роспустов», совершенных мужьями, выступал еще церковный закон X11 века, то в X111-XV веках представители церкви вели борьбу уже против аналогичных проступков со стороны женщин («аще жена, оставя мужа, за иныи пойдет...»). Новгородский епископ Феодосии в своем послании в Устюжину Желвзнопольскую (XV век) наказывал священникам не венчать тех «пущенниц», что «за иные мужья посягают беззаконно, мятущись...». Любопытно, что при самовольном уходе мужа от жены с супруга, кроме штрафа в пользу церкви, взималась относительно большая сумма - компенсация в пользу жены за «сором» или моральный ущерб. Размер пени при этом зависел от статуса и достатка распадающейся семьи и колебался между 12 гривнами у «простой чади» - ремесленников, холопов, смердов и 300 гривнами серебром у «великих бояр».
В случае обоюдного согласия супругов на «разлоучение», их обычно разводили. По справедливости муж должен был оставить жене не только приданое, но и часть совместно нажитого имущества; жена же подписывала разводную грамоту, обязываясь не предъявлять в дальнейшем имущественных претензий.
Таким образом, в целом картина жизни древнерусской семьи отнюдь не столь безрадостна, сколь привыкли мы представлять древнерусский патриархальный быт с деспотической властью мужа и отца. Свадебные обычаи и обряды, отношения между супругами, а также родителями и детьми формировались и складывались под влиянием многих условий и факторов. В рассматриваемое время (X-XV века) церковная доктрина семьи, принижающая женщину, подчиняющая ее и детей властелину в доме, мужчине, еще не окончательно утвердилась в сознании людей. Влияние народных обычаев и традиций было весьма сильным и действовало на равных с церковной концепцией. Это касается и положения в древнерусской семье женщины, которая предстает не бесправной рабыней мужа, а дееспособным, полновластным, активным, во многом равным с мужчиной членом не только семьи, но и общества.
Пересмотр устоявшегося представления о древнерусской семье, о взаимоотношениях в ней супругов и детей, положении женщины и ее правах имеет, помимо научной, еще и политическую актуальность. В работах современных буржуазных фальсификаторов истории политически активные, дееспособные, образованные западноевропейские женщины обычно противопоставляются их восточноевропейским современницам, якобы прозябавшим в дикости и темноте, гуманные отношения в средневековых итальянских, французских, германских семьях соотносятся с домостроевским варварством и патриархальщиной. Обращаясь к источникам того времени, мы видим, что подобные сопоставления совершенно беспочвенны.
Взаимное уважение между членами семьи, равноправие отца и матери, мужа и жены во многих вопросах - повседневных, житейских и имущественно-правовых - имеет давние традиции в русской истории. А социально-политическая активность женщин в нашей стране, столь ярко проявившаяся в новейшую эпоху, отнюдь не плод наносного «европеизма», как утверждают буржуазные фальсикаторы, а имеет глубокие исторические корни.
Первый шаг в ограничении браков по боковой линии кровного родства в писаном праве был сделан составителями Эклоги и Прохирона (сборники норм византийского права VIII и IX вв.). Эти кодексы запрещали семьи в Древней Руси не только между двоюродными братьями и сестрами, но и между их детьми, то есть в четвертой, пятой и шестой степенях кровного родства. Больше всего сомнений у духовенства вызывал вопрос о возможности браков в седьмой степени кровного родства. В 1038 г. патриарх Алексий Судит вынес постановление под названием «О тихъ же возбраненыхъ брацехъ», которое запрещало браки в седьмой степени родства, но не требовало расторжения уже заключенных, а только подвергало супругов церковному покаянию. Позже, в XII в., в византийском законодательстве было принято окончательное решение, утвержденное императором Мануилом Комнином о запрещении браков в седьмой степени родства и объявлении их «нечистым, кровосмесным и подлежащим расторжению» союзом. Таким образом, только браки в восьмой степени родства разрешались без всяких условий. Все перечисленные запрещения сохраняли силу и в случаях родства, возникшего в результате незаконного рождения. Русская церковь, используя византийские правовые источники для разрешения вопросов, связанных с соблюдением степеней родства и свойства при заключении брака, вносила в них свои коррективы по мере появления в Византии новых положений, имеющих отношение к этой проблеме.
В Древней Руси самыми авторитетными документами, относящимися к разрешению проблемы счисления степеней родства при заключении семейных союзов , были «Уставъ о брацехъ» и статья, имеющая в рукописных кормчих название «Зде известно разделение възбраненнымъ и законнымъ бракомъ». В основе «Устава о брацехъ» лежит греческий текст, запрещающий браки до седьмой степени кровного родства включительно. Статья «Зде известно разделение възбраненнымъ и законнымъ бракомъ» представляет собой таблицу родственных отношений, в которой запрещается бракосочетание до шестой степени родства включительно. Вопрос о браке в седьмой степени рассматривается в ней на основе постановления патриарха Алексия Судита. Оба документа, следуя за византийской традицией, безоговорочно разрешенными считали браки в восьмой степени родства. Браки, которые считались незаконными, однозначно подлежали расторжению, а на нарушителей налагалась епитимия и обязанность уплатить штраф в пользу епископа.
Препятствием для создания семьи в Древней Руси считалось также существование между невестой и женихом родства, основанного на свойстве. Различали два вида свойства. Двухродное - это свойство, появляющееся в результате объединения двух родов в результате брака между их представителями. После заключения брачного союза супруги обоюдно вступали в свойство с кровными родственниками своего супруга. Трехродное - это свойство, возникающее из двух брачных союзов, соединяющих три рода. Это отношения, появляющиеся, например, между одним супругом и супругом родственника другого супруга, как, скажем, между мачехой и мужем падчерицы.
Учитывая, что родство по свойству не является настолько близким, как кровное, церковь в вопросах запрещения брака между свойственниками проявляла большую мягкость. Эклога и Прохирон запрещали браки в двухродном свойстве (между одним овдовевшим супругом и кровными родственниками другого) до четвертой степени свойства включительно, 997 г. этот запрет распространился на пятую и шестую степени. Браки между одним супругом и кровными родственниками другого в седьмой степени свойства считались полностью разрешенными.
Еще менее строгими были ограничения для древнерусских семейных союзо в, заключаемых в трехродном свойстве. Все попытки духовенства запретить браки до пятой степени трехродного свойства закончились неудачей. В конечном итоге под запрещение попали только браки, заключенные в первой степени трехродного свойства - между мачехой и мужем падчерицы и между отчимом и женой пасынка.
В вопросах свойства, как и в вопросах кровного родства, древнерусское законодательство следовало византийскому праву, о чем красноречиво свидетельствуют «Уставъ о брацехъ», статья «Зде известно разделение възбраненнымъ и законнымъ бракомъ» и раздел Древнерусской кормчей «О возбраненных женитвах». Препятствием к заключению брака считались и отношения подобные свойству (фиктивное свойство), возникающие в результате обручения. На основании постановления византийского императора Алексея Комнина обручение молодых людей, достигших брачного возраста, приравнивалось к браку, в силу чего между родственниками обрученных возникало родство по свойству, являвшееся препятствием для заключения брака между ними. В отношениях фиктивного свойства состояли и родственники разведенных супругов. Византийское право ограничивало препятствия к браку, вытекающие из фиктивного свойства, только первой степенью: запрещались браки между одним из разведенных супругов и детьми другого супруга от нового брака.
Кроме этого, запрещались в Древней Руси создание семей между лицами, которые были связаны между собой родством по усыновлению. Усыновитель не имел права вступить в брак с женой, дочерью и внучкою усыновленного. Усыновленный также не мог создать брачный союз с матерью, сестрою, теткою, женою, дочерью и внучкой своего усыновителя.
С принятием христианства появилось понятие духовного родства, которое возникало между крестными родителями, а также между ними и воспринятым от купели ребенком при совершении обряда крещения. Духовное родство приравнивалось к родству кровному. Поэтому Эклога запрещала «сочетаться браком тем, кто соединен между собою узами святого и спасительного крещения», то есть крестным родителям и их крестникам, а также крестным родителям (куму и куме) между собой. Также недопустимыми считались браки крестного отца с матерью крестной дочери, а также его сына с крестницей отца или ее матерью.
Древнерусская церковь требовала строго учитывать степени родства и свойства при заключении браков. Однако несмотря на это установленные духовенством правила постоянно нарушались и знатью, и низшими слоями населения. На Руси часто заключались браки в седьмой, шестой и даже пятой степенях родства. Эти браки не считались недействительными и не разрывались. Регулярные нарушения церковных постановлений происходили как по невежеству, так и сознательно. Во-первых, древнерусскому человеку тяжело было понять сложную даже для византийцев систему исчисления степеней родства, а во-вторых, при точном соблюдении всех требований заключение браков было затруднено, особенно в княжеских семьях.
Немаловажно что среди препятствий к созданию семьи в Древней Руси церковь считала и такое: пребывание в неразорванном супружеском союзе. Это объяснялось тем, что в древнерусском обществе, особенно в высших его кругах, сохранялось многоженство и после принятия христианства. Церковь прилагала немало усилий для борьбы с данным явлением. Браки, заключенные при существующей супруге на момент венчания, считались недействительными. В случае нарушений Церковный Устав князя Ярослава налагал наказание и на мужа в виде штрафа, и на его новую жену в виде заключения в церковный дом.
Ввиду активной борьбы церкви за сохранение уже созданных семей, еще одной помехой к заключению брака могла послужить виновность одного из супругов в расторжении своего предыдущего брака. Если семейный союз распался по вине жены, которая ушла к другому мужчине, то на основании ст. 10 Пространной редакции Церковного Устава князя Ярослава она передавалась в «церковный дом» (исправительное учреждение монастырского типа). Данное наказание для женщины исключало возможность восстановления прежнего брака, а тем более вступление в новый. Про дальнейшую судьбу бывшего и нынешнего мужей виновницы развода Устав не говорит ничего, но оба они, вероятнее всего получали возможность вступления в новый брак, признаваемый христианской церковью.
С введением христианства налагались ограничения и на количество заключаемых браков. Представители белого духовенства могли вступать в брак только один раз. Еще в Библии был установлен принцип, согласно которому епископу и диакону разрешалось жениться только единожды (1-е к Тимофею; III: 2, 12). В случае прекращения брака по какой-либо причине жениться повторно им запрещалось.
Мирянам было разрешено жениться не более двух раз. Тем не менее, и третьи браки чаще всего на практике не расторгались, несмотря на то, что митрополит Иоанн в своих канонических ответах велел даже лишать сана тех священнослужителей, которые пусть даже и по неведению, но благословляли подобные браки. Церковь, хоть и осуждая третьи браки, но все же смотрела на них, как на своего рода послабление, и трактовала их как на нечто лучшее, чем открытый блуд. На супруга, состоящего в третьем браке, церковь налагала строгую епитимию.
Если по поводу возможности заключения третьего супружества и его правомерности могли возникнуть какие-то сомнения, то четвертый брак однозначно считался незаконным и, согласно церкви, подлежал немедленному расторжению. В послании новгородского митрополита Фотия говорилось: «Первый... брак - закон, второй - прощение, третий - законопреступление, четвертый - нечестие: понеже свинское есть жите».
Потеря невестой невинности до брака не считалась у мирян препятствием для его заключения. Иное дело священники, их будущие жены обязаны были до свадьбы сохранять девственность, если оказывалось, что жена не девственница, священник обязан был с ней развестись.
Разница в социальном положении молодоженов по русскому законодательству не могла служить препятствием к заключению брака. О возможности супружества между свободным человеком и рабыней свидетельствует ст. 110 Пространной редакции Русской Правды: «а второе холопьство: поиметь робу без ряду, поиметь ли с рядомь, токако ся будеть рядил, но том же стоить». Если закон не запрещал жениться на холопке, то, конечно же, не препятствовал заключению брака с выкупленной рабыней. Браки князей и бояр с девушками из низших социальных групп очень редко, но все же случались, вызывая осуждение и неприятие в среде феодалов, не желавших «кланятися» «худородным» княгиням. Например, киевский князь Святополк Изяславич (внук Ярослава Мудрого) «наложницу свою взял в жены и так ее любил, что без слез на малое время разлучаться не мог, и, много ее слушая, от князей терпел поношение, а часто и вред с сожалением. И ежели бы Владимир его не охранял, то б давно Киева Святославичами лишен был». Галицкий князь Владимир Ярославич (сын Ярослава Осмомысла) «поя у попа женоу и постави собе женоу, и родися у нея два сына», но местные бояре восстали против него, заявив при этом: «Княже мы не на тя востале есмы, но не хочемь кланятися попадьи, а хочемь ю оубити, а ты где хощешь тоу за тя поимемь...». Муромские бояре через некоторое время после женитьбы их князя Петра на простой девушке Февронии также выразили свое неудовольствие: «Княже, готовы мы все верно служить тебе и тебя самодержцем иметь, но не хотим, чтобы княгиня Феврония повелевала женами нашими. Если хочешь оставаться самодержцем, пусть будет у тебя другая княгиня». Поэтому церковь, чаще всего, отказывалась благословлять подобные браки, в силу чего девушки неблагородного происхождения становились, как правило, наложницами или «меньшицами», то есть младшими «вторыми» женами.
Серьезным препятствием для создания семьи в Древней Руси считалось исповедование одним из супругов нехристианской, а позже и, более конкретно, неправославной религии. О невозможности подобных брачных союзов свидетельствует Церковный Устав князя Ярослава, где сурово наказывалось не только сожительство, но и за совместную трапеза христиан с «жидовинами», «бесерменами», «некрещеными» или «отлученными» от церкви. Исключение здесь составляли лишь княжеские дочери, выданные за иностранных монархов. Признавая определенную политическую необходимость такого рода «международных» браков, духовенство все-таки относилось к ним крайне отрицательно.
Воспрещалось также создавать семьи с душевнобольными, безумными людьми и тем, кто либо от природы, либо из-за болезни был не способен к брачной жизни. Не могли жениться и выходить замуж монахи и монахини после принесения ими обетов.
